Марина Разбежкина – захватывающий рассказ о документальном кино

С Мариной Разбежкиной нам довелось познакомиться на Heyday – мероприятии, посвящённом творческим индустриям (которое состоялось 5 августа в Арт-центре имени Марка Ротко в Даугавпилсе). Марина Разбежкина является российским сценаристом и кинорежиссёром, а также основателем Школы документального кино и театра в Москве. Лекция Марины Александровны показалась нам крайне интересной, даже более того – захватывающей дух! Именно поэтому мы решили ещё раз вспомнить (а заодно и поделиться информацией с теми, кто по той или иной причине не присутствовал на Heyday) всё то, о чём нам рассказала Марина Разбежкина в тот жаркий августовский день.

Марина Александровна рассказывала нам о документальном кино, а в результате мы получили рассказ о жизни. И не о жизни одного человека – о жизни, которой коснулось её документальное кино, о жизни её студентов, о жизни её самой. Итак, наслаждайтесь!

...Студент приходит во ВГИК 18-летним, а выходит 80-летним. Они воспитывают «старых» людей.

«Я занимаюсь документальным кино, и этот рассказ о том, что привело меня в эту профессию. Сейчас у меня в Москве есть собственная независимая школа, и я могу с уверенностью сказать, что эта школа – самый успешный институт кинематографии. Более того, я считаю, что на сегодняшний день все государственные большие вузы не выполняют своей функции: студент приходит во ВГИК 18-летним, а выходит 80-летним. Они воспитывают «старых» людей, людей старой формации, людей, которые не могут увидеть современный мир. А это большая драма для документалиста – не увидеть мир сегодняшними глазами. Вы можете гениально складывать истории, найти подходящего героя, но, если фокус вашего зрения будет несовременным – вы проиграли. Ваш фильм никому не нужен. Он устарел ещё до того, как попал к зрителю. Современный человек это вовсе не тот, кому 18... Через меня проходит много студентов и абитуриентов, и я вижу старых 18-летних людей. Людей, которые думают штампами, людей, которые не способны увидеть этот мир по-новому. Не возраст определяет, а ваша способность менять свою оптику зрения».

Документальное кино нас хранит. Оно хранит память обо всех нас.

«Будучи в том самом возрасте, когда мы все обычно решаем, какую профессию выбрать, я наткнулась на архивные материалы: документальное кино 1918 года, гражданская война, Санкт-Петербург. У операторов того времени были очень ограниченные оптические возможности – снимали всего по минутке, а иногда и меньше. Итак, я смотрю эти материалы, вижу матросов, погружаюсь в эту революционную атмосферу, и вдруг перед камерой появляется маленький мальчик лет 10-ти – он снимает кепку и начинает ею размахивать. Секунд 10 он машет этой кепкой, а потом камера переключается на другого человека... Этот момент меня очень впечатлил – я стала всё время думать об этом мальчике. Ведь обернись он – и его уже не будет, его могут застрелить в любой момент... И, может, его не стало через 10 минут после этой съёмки, но остались эти 10 секунд – и он нам вечно машет своей кепкой. И я подумала: какая же всё-таки мощная вещь документальное кино. Человека нет, а я смотрю на него, и он вызывает у меня сильные эмоции. Тогда я поняла, что я хочу снимать документальное кино. Мне очень интересно оставлять людей живыми. Это странная вещь, но люди хотят остаться именно живыми – не на фотографии, а в кино. Надо сказать, в Петербургский архив Студии документальных фильмов приходят совершенно простые люди, которые помнят, что их когда-то где-то снимали, и они приходят, чтобы увидеть эти кадры, несмотря на то, что, вероятно у них есть детские фотографии. Они хотят увидеть себя именно в движении, потому что движение – это подтверждение тому, что ты живой. Документальное кино нас хранит. Оно хранит память обо всех нас».

Мне должно было исполниться 15 лет, и у меня было ужасное пальто. Для 15-летней девочки ужасное пальто – это очень серьезно.

«Как я пришла в кино? Это всегда интересно – как человек приходит в профессию, которой занимается всю жизнь, которую он любит. Эта история началась давно...

Мне должно было исполниться 15 лет, и у меня было ужасное пальто. Для 15-летней девочки ужасное пальто – это очень серьезно. И оно было настолько ужасным, что меня принимали за девочку из детского дома – продавщицы угощали меня конфетами, мол, девочка, поешь. А на самом деле я была из обеспеченной семьи – это пальто было таким своеобразным методом воспитания. Родители считали, что я должна научиться не стесняться своего внешнего вида. И когда мама спросила, что я хочу в подарок на своё 15-летие, я подумала, что, наверное, пальто надо просить – невозможно уже ходить в этом страшном пальто! А потом я решила, что пальто не должно быть подарком – это ведь одежда, это – необходимость, так что, может, попросить что-то другое для себя? И я сказала, что хочу кинокамеру. И родители отнеслись к моей просьбе очень серьёзно – они подарили мне камеру, а к ней – плёночный магнитофон (для озвучивания), синхронизаторы (изображение должно было синхронизироваться со звуком), монтажный столик... У меня появилась своя маленькая киностудия. И так я начала что-то снимать...

Сейчас мы снимаем документальный артхаус – мы не задаем людям вопросов, они не замечают камеру, они просто живут так, как живут. Сложность заключается в сюжете. Очень часто в жизни людей не бывает столкновений. Хороший сюжет – это обязательно начало, обязательно конец, и обязательно кульминация. Но многие люди проживают жизнь без кульминации – рождение и смерть. А между ними – знак тире. Как проникнуть в этот знак тире, как увидеть сюжет в обычной человеческой жизни?..»

Режиссёру ни в коем случае нельзя учиться пять лет. Пять лет – это самоубийство.

«В нашей школе обучение длится всего 14 месяцев – режиссеру ни в коем случае нельзя учиться пять лет. Пять лет – это самоубийство. За пять лет режиссер учится ничего не делать и приобретает невероятные амбиции, ни на чем не основанные. За 14 месяцев наши студенты успевают сделать очень многое, потому что эти 14 месяцев – это постоянная работа на вынос мозга. Практически все предметы – это практика. С первого же дня мы выгоняем ребят на улицу. Фильм снимает только один человек – на протяжении всех 14 месяцев и вплоть до получения диплома ему никто не должен помогать. Он ищет героя, он сам с ним общается, он выстраивает сюжет, он сам ориентируется в световом пространстве, он сам ставит звук, он сам монтирует. Почему только один человек? Ответ прост: внутри нашей системы обучения один человек может войти в интимную жизнь героя, а четыре человека – нет».

Никогда не верьте «счастливым» историям – как правило, на глубине всегда скрывается драма.

«Никогда не верьте историям с «позитивом» и, так называемым, «счастливым» историям. Это не значит, что их не бывает. Но, как правило, это просто остановка на середине действия. Вы не пошли дальше, вы не знаете, что было на глубине, а именно там и скрывается драма.

Так, например, замечательный драматический сюжет был снят одной моей студенткой, которая изначально хотела снимать доброе кино. Многие студенты, кстати, когда приходят, говорят, что хотят снимать доброе кино... Что ж, пожалуйста – снимайте. Так вот, сюжет: женщина усыновила троих мальчиков – все трое братья, один совсем маленький. Сначала была небольшая съёмка – красивая 35-летняя женщина, усыновившая троих детей. Я-то сразу поняла, что сюжет будет трагическим, но не стала говорить об этом своей студентке – пусть снимает своё «доброе кино».

Итак, моя студентка поселилась у этой женщины на три месяца. С нашим методом люди обычно забывают о том, что их снимают, через три дня. Люди забывают, что у них в квартире посторонний человек – они перестают притворяться и играть, они начинают проживать свою жизнь так, как они проживают ее обычно. Что ж, первый месяц все любили друг друга – приезжало телевидение, мальчики занимались с мамой английским языком, говорили, что очень любят свою маму. Надо сказать, это очень фальшивые тексты – причем этим текстам никто никого не учит, но они всегда выплывают сами по себе. Эти штампы... В общем, это был месяц такого липкого, сахарного счастья. На следующий месяц они уже устали притворяться – я увидела в материале студентки, что возникает напряжение – мальчики начинают не слушаться, женщина, в свою очередь, не может их понять. Напряжение растёт. Третий месяц – это полный ад. Мальчишки объединяются против «мамы», придумывают какие-то каверзные шутки. Женщина говорит вещи, которые взрослый человек не должен говорить ребенку. Она начинает их ненавидеть, а они начинают ненавидеть её. Тяжёлая атмосфера всеобщей ненависти. В конце концов, женщина возвращает мальчишек в детский дом».

Мы подходим к человеку очень близко – мы добиваемся, чтобы он нас не замечал.

«История, которая обещала быть счастливой (а в телевизионных репортажах она так и осталась счастливой), в нашем кино стала трагичной и для детей, и для этой женщины. И дело не в том, что кто-то из них плохой. Просто женщина не умела любить – любить чужих детей. Эта история демонстрирует метод нашей школы – мы подходим к человеку очень близко, мы добиваемся, чтобы он нас не замечал, но это не скрытая камера – скрытая камера у нас запрещена. Сам режиссёр становится частью атмосферы».